Михаил Черепанов: Власти переключились с насосов на заводы. Это радует

Виктор Долженко и Михаил Черепанов (Фото: Влад Булатов, РБК-Екатеринбург)

Напомним, «В2В Интервью» — новая регулярная рубрика «РБК-Екатеринбург», в которой один бизнесмен интервьюирует другого: за счет того, что оба понимают изнанку бизнеса, поднимаются наиболее актуальные вопросы. Предыдущий разговор был посвящен закону об амнистии капиталов. Темы сегодняшней беседы активно обсуждались на прошедшем в июне съезде СОСПП.

В. Д.: Импортозамещение, пожалуй, сегодня главное слово во всех эскападах о российской экономике. Но каждый наполняет его своим смыслом. К примеру, на днях Виктор Кокшаров, ректор УрФУ, презентовал стратегию развития университета до 2025 года, и, когда говорил об инновациях и импортозамещении, с гордостью рассказал, как студенты по заказу Газпрома сделали копию с шинделя, который раньше приходилось ввозить из Европы. Вот, мол, хороший пример импортозамещения. Его не смущает, что это всего лишь копия. Китайцы же делают, а мы почему нет?

М. Ч.: Ничего зазорного в производстве копий нет. Зарабатывать деньги надо любым законным способом. Но вообще понятие «импортозамещение» у нас толкуют двояко. Лишь небольшая часть производителей создает не заменители, а вполне конкурентоспособные продукты. Немало экспертов, промышленников считают, что импортозамещение — это то, что спасло конкретное предприятие в условиях либо санкций, либо разрыва украинских связей: некая замена, которую они создали и собственными силами закрыли свою потребность в этом продукте, и на этом успокоились.

В.Д.: Получается, импортозамещение в головах наших соотечественников первую очередь связано с внутренним потреблением либо с какими-то технологическими цепочками. То есть копирование равно ипортозамещение?

М. Ч.: Многие расценивают именно так. Но мне такой взгляд кажется каким-то ограниченным. В моем понимании, импортозамещение — это создание товара, конкурентного на мировом рынке. Если на предприятии создали продукт, пусть и в качестве замены уже существующему, который можно вывести на мировой рынок, чтобы он его завоевал, — вот это импортозамещение, вот это прорыв.

В.Д.: У Свердловской области есть какой-то шанс сделать такой продукт? Пусть даже на базе иностранных технологий.

М. Ч.: Почему же «шанс сделать»? У нас есть подобные примеры. Правда, их не так много. Навскидку могу вспомнить об одном предпринимателе. Михаил Вахрушев, в прошлом сотрудник академии наук, создал порошки для антикоррозионной защиты металлоконструкций. И он сумел поставить свое ноу-хау на коммерческие рельсы. Сейчас его бизнес активно развивается. Он очень удачно воспользовался моментом — санкции в данном случае сыграли ему на руку, он захватил российский рынок. Но это не все — он вышел и на мировой уровень: продает этот товар в Индию, в Египет. Сейчас у него хорошая коммерческая основа для производства своего продукта.

Сегодня российский Фонд развития промышленности действительно помогает коммерциализировать потенциально успешные идеи. Уже одобрил предоставление займов на сумму 4,7 млрд рублей 16 предприятиям, из них два — свердловским. Это УВЗ и Уральский дизель-моторный завод. Каждое из них получило по 300 млн рублей под 5% годовых — где еще вы найдете такие условия?

В. Д.: Займы на какие-то конкретные проекты?

М. Ч.: Уралвагонзавод получил заем под производство уникальных контейнер-цистерн из полимерных композиционных материалов для перевозки агрессивных веществ, продуктов химии и нефтехимии, которые планирует поставлять потребителям как внутри страны, так и на экспорт. УДМЗ собирается выпускать новые дизельные двигатели, которые позволит России и государствам Таможенного Союза отказаться от использования ряда зарубежных дизелей в транспортном машиностроении, судостроении, малой энергетике.

В. Д.: Новый дизель — это проект Синары? Этот проект можно считать примером реального импортозамещения?

М. Ч.: Новый двигатель, безусловно, будет конкурентоспособен, поскольку разрабатывался в последние три года, а существующим на рынке проектам зарубежных компаний уже около 5-10 лет. А самое важное, интеллектуальная и конструкционная часть проекта принадлежит россиянам. Поэтому, да, — я могу сказать, что это реальное импортозамещение.

Еще из примеров — «Уральские локомотивы». У них в производстве на начальном этапе было много комплектующих из Германии. Сейчас ситуация поменялась. С поставками проблем нет — санкции на эту отрасль не распространяются. Но из-за колебания курса евро выросла цена. Второй момент — украинские партнеры. И если Siemens — партнеры надежные, они молодцы, то украинским компаниям я таких комплиментов не сделаю. В итоге на заводе, а также на российских предприятиях-партнерах начали выпускать те детали, которые раньше закупали. К примеру, нашли в Татарстане целый ряд предприятий, способных производить необходимую продукцию. Кроме того, существенно ускорили программу локализации. В короткие сроки научились сами делать вагонную тележку для электропоездов, которая существенно снижает стоимость «Ласточки». То есть локализация идет опережающими темпами и составляет сегодня 62.4%, хотя первоначально планировалось, что к этому периоду она должна быть 55%.

В. Д.: Я много общаюсь со своими клиентами в банке, это владельцы малых и средних предприятий. Большинство говорит: сейчас любая инвестиция — это риск, доходность и ликвидность. А ликвидность нынче очень важна, поскольку непонятно, что будет, и надо накапливать остатки на счетах, еще что-то. Если импортозамещение должно начинаться с образовательных центров либо с инновационных предприятий, значит, нужны длинные деньги. Их может предоставить государство через специальные фонды. А еще какие-то источники вы видите?

М.Ч.: Длинные деньги — моя любимая тема. Потому что это очень актуальная проблема для нашей промышленности. Но не единственная. Если выстраивать такую иерархию трудностей, с которыми сейчас сталкиваются уральские промышленники, я бы в качестве первой проблемы обозначил ситуацию с заказами. Да, первое полугодие 2015 года уральские предприятия сработали хорошо, без обвалов каких-то. Но это во многом благодаря инерции: есть старые заказы, есть инвестпрограммы, начатые еще в прошлом году, есть какие-то деньги у партнеров. Если говорить о заказах, пугает то, что горизонт загрузки, горизонт планирования, который привычен для любого директора, сегодня существенно сузился.

В. Д.: Уменьшился поток заказов?

М. Ч.: Я сейчас немного о другом. Если раньше руководитель предприятия видел, скажем, на год вперед, мог спланировать ситуацию, выстроить стратегию, сегодня он видит на полгода. Мой прогноз: через квартал он будет видеть на квартал. Это первая проблема.

Вторая проблема — те самые длинные деньги. Совсем недавно я был на одном мероприятии, где спикером был вице-президент одного из федеральных банков. Так он заявил: «Уважаемые промышленники, а что вы к нам пристаете с вопросом о длинных деньгах, о кредитовании? Это не наша функция. Во всем мире длинные деньги — это пенсионные фонды, страховые компании, так что это не к нам». Вот это меня страшно пугает. Конечно, он прав — в мировой практике именно так все и работает. Но у отечественных страховых компаний таких денег нет. Единственный инструмент для развития промышленности, реальный в нашей стране, — это кредитование через банки. А тут банкиры заявляют: это не наше.

В. Д.: Я как финансист хочу вставить свою ремарку. Сейчас многие на вопрос о том, где взять длинные деньги, говорят о том, что государство должно вывести свои активы из условных американских ценных бумаг, федерального казначейства, и запустить их в экономику. Но надо понимать, что есть средства разного уровня. Государству необходим резерв. Потому что никто не знает, сколько завтра будет стоить нефть — может $80 за баррель, а может и $20. А если мы перед этим всё раздали в длинные инвестиционные циклы промышленности, непонятно, чем кормить население, как выдавать пенсии. Деньги для резерва должны держаться в каких-то консервативных активах. И насколько я знаю, сейчас государство существенно увеличивает долю активов в драгоценных металлах. То есть идет реализация еще более консервативной стратегии управления золотовалютными резервами страны. Что в целом разумно, но проблему длинных денег не решает.

М. Ч.: В этом плане я большой пессимист: я вообще не вижу сейчас инструментов, благодаря которому появились бы длинные деньги для промышленности. Зато я вижу, как достаточно продолжительное время государство накачивает банки ликвидностью. Но до реальной экономики эти деньги не доходят. У меня есть большие подозрения, что они идут на валютные спекуляции — банки изо всех сил зарабатывают на волатильности. А что такое волатильность для промышленности? Нельзя ничего посчитать, нельзя экономику заложить… Хотя, хочу отметить, что государство, конечно, поддерживает крупные производства. И эти действия в принципе все верны, все интересны, инструменты создаются правильные и т. д. Но если говорить об их объеме, это мизер. 1% от того, что уходит на поддержку банковского сектора.

В. Д.: То есть фактически первопричина — нестабильность валютного рынка? Именно нестабильность, а не высокий курс. Если скажут, что мы продолжительно время будем жить при 80 рублях за доллар, все начнут к этому адаптироваться. Да, тяжело, да, не очень приятно, но раз будет так, значит надо строить бизнес, исходя из этой ситуации. И в этих условиях уже начнется разумная поддержка реального сектора?

М. Ч.: Да, так и есть. Но знаете, что меня пугает в этой ситуации больше всего?! ЦБ и государство хвалят друг друга, считая, что каждый делает все правильно. А у них на самом деле конфликт должен быть, конструктивный конфликт. Раз в экономике нехорошо, там не может быть хорошо. Но там хорошо. Парадоксально.

Еще один важный момент — доверие населения к банкам. Сегодня ведь идет демонетизация, деньги из государства уходят. $700 млрд уже утекло, может, и больше — разные цифры называют. А деньги — это кровь экономики, кровь промышленности. Нет крови — ничего не двигается. Но доверие теряется в один миг, а восстанавливается очень долго. Это должна быть большая и государственная работа и работа организаций финансового рынка.

В. Д.: Когда говорят об импортозамещении, часть упоминают о госзакупках за рубежом: есть какая-то номенклатура товаров, которую исключительно импортируют. Значит что надо делать, рассуждают спецы: давайте составим перечень такой продукции, покажем всем промышленникам, быстро создадим такие аналоги, будет замещать импорт. Насколько это реально?

М. Ч.: Мы тут опять попадаем в какой-то заколдованный круг. Списки такие действительно есть, министерство промышленности реально работает с производственными предприятиями, где-то замещение происходит. Но мы здесь опять натыкаемся на барьер. Денежный. Сегодня средства реально можно взять только из оборотки. Потому что системы кредитования просто нет. А что такое взять деньги из оборотного капитала и вложить их в какие-то разработки? А если ничего не получится, если эти разработки не будут успешны, как платить налоги, зарплаты?

Я считаю, что государство должно дотировать в первую очередь не какие-то уже запущенные проекты, а НИОКР. Если мы говорим именно о прорыве, об импортозамещении, то именно эти средства на НИОКР должны либо датироваться государством, либо быть какими-то заемными очень выгодно, либо бесплатными. По моей логике, именно молодежь, те, кто не зашорен на существующих технологиях, могут произвести что-то ценное, сделать какой-то прорыв. Я надеюсь у Кортова (Сергей Кортов, руководитель студенческого бизнес-инкубатора УрФУ — прим. ред.), который создал уже, по-моему, сорок малых предприятий, обязательно что-то получится.

В. Д.: Я правильно понимаю, что тема импортозамещения должна начинаться в первую очередь с образовательных центров, а уже потом можно говорить об уже работающих промышленных предприятиях?

М. Ч.: Все должно идти от науки, да. Мне очень нравится эта идея. НИОКР — это то звено цепи, за которое можно вытянуть промышленность, благодаря инновационным разработкам. И есть масса международных примеров, когда государственная система поощряла НИОКР, в итоге в стране начинался рост экономики.

Вообще хочу закончить наш разговор на оптимистической ноте. Недавно в Москве состоялась конференция «Народного фронта» и там озвучили такую мысль: «Россия живет, пока живут заводы». Эта формулировка меня воодушевила. Она резкая на самом деле. Потому что не все заводы здоровы и не все выживут. Но вот этот поворот к промышленности — он вдохновляет. Я просто подумал о том, что еще пару лет назад девизом такой встречи могла быть фраза: «Россия живет, пока живут насосы». То, что эта философия меняется, это уже многое.